Дмитрий Викторович МИХЕЛЬ,
доктор философских наук, профессор Российской академии народного хозяйства
и государственной службы при Президенте Российской Федерации
В 2016 г. в России был принят закон «О биомедицинских клеточных продуктах», который содержит в себе два важных этических принципа — «недопустимость создания эмбриона человека в целях производства биомедицинских клеточных продуктов» и «недопустимость использования для разработки, производства и применения биомедицинских клеточных продуктов биологического материала, полученного путем прерывания процесса развития эмбриона или плода человека или нарушения такого процесса» [1]. Его принятию предшествовал долгий период согласований с участием различных групп российской общественности — юристов, руководителей учреждений здравоохранения и центров биомедицинских исследований, представителей Русской Православной Церкви. Судя по материалам, которые оказались достоянием СМИ, финальная версия документа стала следствием настоящей борьбы — борьбы за жизнь человеческого эмбриона и ребенка (плода) в материнском чреве. Принятие этого закона стало важным прорывом в российском законодательстве, поскольку в нем впервые появилась правовая норма, призванная защитить жизнь человеческого существа до его фактического рождения.
Вместе с тем переоценивать значение этого нормативного акта также не следует, поскольку полноценной защиты человеческому эмбриону и вообще человеку до момента его рождения он не гарантирует, так как препятствиями на этом пути остаются другие правовые нормы, в том числе норма, касающаяся абортов, зафиксированная в Федеральном законе «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» (2011), а также сложившаяся биомедицинская практика использования абортированных плодов, которая, если судить по официальной статистике абортов, имеет большие масштабы.
Тем не менее для того чтобы понять, насколько важным в нравственном и историческом плане стало введение запрета на использование эмбрионов и плодов человека в качестве материала для создания «биомедицинских клеточных продуктов», необходимо беспристрастным взором взглянуть на ту не до конца проясненную область реальности, которая оказалась предметом регламентации со стороны российских законодателей. Некоторые зарубежные исследователи называют ее «индустрией стволовых клеток». За этой весьма обтекаемой формулировкой скрывается целая область современного высокотехнологичного бизнеса, которая в последние два десятилетия сложилась в Великобритании, США, Канаде, Австралии, Японии, Сингапуре и целом ряде других стран, привычно называемых технологически развитыми. Примечательной особенностью этой индустрии является использование больших объемов человеческих эмбрионов, яйцеклеток, тканей абортированных плодов и пуповинной крови для производства стволовых клеток. Мелинда Купер и Кэтрин Уолдби, впервые использовавшие термин «индустрия стволовых клеток», описывают эту область следующим образом: «Получение этого материала связано с обременительными формами донорства, требующими суперовуляции, процедур ЭКО, прерывания беременности или процесса рождения, чтобы отделить его от материнского тела. Тем не менее в развитых индустриальных демократиях его обычно отдают бесплатно, представляя как репродуктивные излишки („лишние“ эмбрионы) или отходы („последы“, пуповины, трупные плоды), чьи регенеративные способности не должны быть потеряны для других… В индустрии стволовых клеток разработан целый репертуар технических инноваций, призванных мобилизовать генеративный потенциал этих клеток. К ним относятся криоконсервация (замораживание), которая сохраняет материал в стабильном состоянии, и линии стволовых клеток, которые создаются путем разрушения эмбрионов или плодов на отдельные клетки и их конфигурации таким образом, чтобы клетки воспроизводили себя в лаборатории, гальванизируя свои способности к развитию без создания реальных организмов. Затем этот материал, по крайней мере теоретически может быть пересажен в человеческое тело, где его генеративные способности становятся регенеративными, восстанавливая поврежденные участки и восстанавливая функции» [2, p. 89–90, 92].
В поле зрения данных исследовательниц-феминисток находится главным образом проблема женских прав, в особенности тот факт, что труд женщин по предоставлению своих яйцеклеток и так называемых «фетальных тканей» является неоплачиваемым либо оплачивается недостаточно. При этом подобными авторами в один ряд ставятся и яйцеклетки, и уже зачатые в пробирке, но так и оставшиеся «лишними» эмбрионы, и плоды, которые уже начали вынашивать их матери, но которые были отделены от них в процессе аборта, и, наконец, дети, чье рождение было отменено с тем, чтобы им по подобию всего вышеназванного было суждено превратиться в «материал» для производства ценных клеточных продуктов. Вынося за скобки сильные чувства, которые вызывает описание этой «индустрии» клеточных технологий, а также научные взгляды и выводы данных авторов, остается признать, что именно так и выглядит современное преддверие в «дивный новый мир», некогда описанный Олдосом Хаксли. Это мир современного биокапитализма, в котором живое вещество и простейшие живые системы — клетки, ткани и разделенные на мелкие части организмы — используются не только как орудия производства, но и как источник для получения прибыли.
Термин «биокапитализм» был предложен в 1997 г. американским журналистом Дэвидом Шенком для описания нового типа общества, где элита сможет использовать биомедицинские технологии для укрепления своей власти над остальными людьми [3]. Этот довольно абстрактный термин стал наполняться новым содержанием в самом начале XXI в., когда стали видны контуры новой глобальной экономической системы, в рамках которой массы людей стали беззастенчиво эксплуатироваться как носители ценных биологических качеств с целью их последующей технологической переработки в новые стоимости.
Первые исследования этой системы в том виде как она начала складываться на Западе сразу же вызвали осознание ее аморальности и несоответствия внутренним убеждениям и ценностям большого числа людей. Так, в одном из исследований автор задался вопросом о том, почему американские компании, финансирующие исследования, связанные с клеточными технологиями, избегают вкладывать средства в разработку аутологичных методов лечения, т. е. методов, связанных с использованием стволовых клеток, взятых от самого пациента, и инвестируют лишь в разработку тех методов, что предполагают использование аутогенных стволовых клеток. Полученный ответ состоял в том, что такие разработки не подпадают под режим интеллектуальной собственности и потому не позволяют капитализировать эту сферу бизнеса и получать прибыль [4]. Тем самым для венчурных капиталистов развитие индустрии, допускающей переработку эмбрионов и разрушение плодов, в финансовом смысле оказывается более привлекательным, чем поддержка более моральных подходов.
В двух других исследованиях, выполненных в 2008 г. в Великобритании, внимание авторов было привлечено к морально-правовым аспектам ситуации, связанной с заготовкой так называемых «фетальных тканей» для их последующего использования в рамках программ по распространению клеточных технологий. В одном из них автор был вынужден прийти к выводу, что процесс заготовки материалов, взятых от абортированных младенцев, является чем-то вроде теневой экономики, где непонятно, кто, как и в чьих интересах контролирует этот процесс [5]. Автор другого исследования показал, что в ходе опроса женщин, решившихся прервать беременность, выяснилось, что они не разделяли убеждения медицинского персонала, уговаривающего их согласиться на использование трупов своих абортированных младенцев «в интересах науки», и не желали того, чтобы из них были созданы бессмертные клеточные линии [6].
Общая картина развития клеточных технологий ('та сфера биомедицины в России также называется «клеточной медициной») уже на исходе 2000-х годов вызвала много вопросов со стороны исследователей, обеспокоенных морально-правовыми аспектами ее функционирования. При этом речь шла прежде всего о таких странах, как США и Великобритания, где сложились достаточно прочные традиции государственного контроля над сферой биомедицинских исследований и общественность неизменно проявляла повышенную чувствительность к этическим аспектам развития биомедицины. Однако, как выяснилось, в странах, где отсутствовали прочные традиции государственного и общественного контроля над биомедициной, картина развития клеточных технологий приобрела откровенно извращенный и совершенно неприглядный характер.
Как было показано в одном из весьма скандальных исследований, выполненных в 2000-е гг., в странах Восточной Европы, прежде всего Украине и Румынии, функционирование индустрии клеточных технологий пошло по криминальному сценарию. В условиях расцвета коррупции и полного невнимания властей к вопросам организации биомедицинских исследований на территории этих стран возникла целая сеть дилерских центров, занятых бизнесом, связанным с заготовкой «фетальных тканей». В роли дилеров чаще всего действовали местные медицинские учреждения, сотрудники которых обманом склоняли беременных женщин к абортам, уверяя, что у их будущих детей выявлены опасные патологии. Весьма часто, особенно в случаях с несовершеннолетними, речь шла о стимулировании «искусственных родов», заканчивающихся смертью плода. Но иногда имело место и беззастенчивое похищение детей из родильных домов. В тесном сотрудничестве с этими дилерскими центрами сформировалась и целая сеть клиник, специализирующихся на переработке «фетального материала» и изготовлении из него препаратов для так называемой «фетальной терапии». Как удалось обнаружить автору, эти последние, нисколько не стесняясь, рекламировали свои услуги в области косметологии, омоложения и лечения широкого спектра болезней, при этом, в сущности, вся их медицинская практика была не более чем шарлатанством. Примечательно также, что многие из этих клиник омоложения располагались в непосредственном соседстве от клиник, где производились аборты, а самые продвинутые и дорогостоящие из них — на морских курортах, за пределами Восточной Европы. Посетителями таких клиник омоложения, как правило, были богатые клиентки из западных стран, которых нисколько не волновала ни цена процедуры с использованием «фетальных препаратов», ни вопрос об источнике их происхождения [7].
Старший. 1563 г.
Представленная выше картина развития клеточных технологий включает в себя, по меньшей мере, две важных части — ситуацию в странах с развитыми механизмами общественно-государственного контроля и ситуацию в странах, где таковые отсутствуют. В обоих частях эта картина показывает наличие серьезных моральных проблем, связанных с функционированием этой индустрии, причем в последнем случае — в особенно явном виде. Вместе с тем изложенная картина не может считаться полной, если не вспомнить о том, как она оценивается российской православной общественностью.
Наиболее четко и однозначно эта оценка была выражена в заявлении Церковно-общественного совета по биомедицинской этике от 27 марта 2000 г. «О фетальной терапии». Указывая на сомнительную медицинскую ценность методов «фетальной терапии», совет особо обратил внимание на их безнравственный характер, состоящий в том, что «от уничтожения зачатой человеческой жизни кто-то другой, возможно, будет получать пользу для здоровья». Кроме того, эксперты совета заявили, что «само существование данного вида лечения свидетельствует о глубокой духовной поврежденности, моральной деградации общества, отвернувшегося от Бога» [8].
Представленная оценка распространяется не на всю индустрию клеточных технологий, а лишь на ту ее часть, что связана с использованием эмбрионов и плодов человека для изготовления лечебных и профилактических клеточных препаратов. Тем не менее в настоящий момент эта сфера составляет наиболее значительную часть всей индустрии и существенным образом влияет на ее нравственную репутацию. Очевидно, что перед теоретиками и практиками этой индустрии стоит сложнейшая задача — избавиться от того аморального облика, который придала ей связь как с медицинскими шарлатанами, так и с теми специалистами, которые всерьез рассчитывают, что использовать эмбрионы и плоды человека для создания биомедицинских клеточных препаратов допустимо, если для этого разработаны соответствующие правовые регламенты. Думается, что в этом последнем случае имеет место очередной пример острого противоречия между законом и нравственностью. Если закон позволяет нечто безнравственное, то такой закон будет считаться безнравственным, а общество, допустившее принятие такого закона, — «морально деградировавшим» и, как было отмечено в заявлении Церковно-общественного совета, «отвернувшимся от Бога».
Возникновение клеточных технологий обычно рассматривается с позиций светской истории — как некий закономерный итог биотехнологической революции конца ХХ в., которая, с одной стороны, привела к новым возможностям в плане лечения болезней, а с другой — к серьезным морально-правовым проблемам, которые все еще не удается решить в полной мере. Между тем оно может быть рассмотрено и под углом зрения религии, с точки зрения Священной истории, которая представляет собой историю отношений между Богом и человеком. Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Кирилл, обсуждая вопрос о поучительности Священной истории для современного общества, напоминает о том, что эта история дает много примеров того, как попытка людей «жить без Бога и тем более противопоставляя себя Богу обрекают человека на неудачу» [9, с. 53]. В перспективе Священной истории биомедицинские технологии, связанные с использованием эмбрионов и плодов человека, выглядят соизмеримыми и со злодеянием Каина, разрушившим «замысел Творца о мире и человеке», и со «строительством Вавилонской башни», совершенным людьми «без согласия и благословения Божия» [9, с.51, 53]. В этой связи становится понятным, насколько значимым для России событием стало принятие в 2016 г. закона «О биомедицинских клеточных продуктах», позволившее начать элементарное наведение порядка в индустрии клеточных технологий и, как можно надеяться, процесс исцеления от глубокой духовной поврежденности нашего общества, случившейся некоторое время назад.
В оформлении статьи использованы работы И. Морски www.igor.morski.pl
Литература
1. Федеральный закон «О биомедицинских клеточных продуктах» № 180-ФЗ. 23 июня 2016 г.
2. Cooper M., Waldby C. Clinical Labor: Tissue Donors and Research Subjects in the Global Bioeconomy. Durham: Duke University Press, 2014.
3. Shenk D. Biocapitalism. What Price the Genetic Revolution? // Harper’s Magazine, 1997. December. P. 37–41, 44–45.
4. Zeller C. From the Gene to the Globe: Extracting Rents Based on Intellectual Property Monopolies // Review of International Political Economy. 2008. V. 15(1). P. 86–115.
5. Ken J. The Fetal Tissue Economy: From the Abortion Clinic to the Stem Cell Laboratory // Social Science and Medicine. 2008. V. 67(11). P. 1747–1756.
6. Pfeffer N. What British Women Say Matters to Them about Donating an Aborted Fetus to Stem Cell Research: A Focus Group Study // Social Science and Medicine. 2008. V. 66 (12). P. 2544–2554.
7. Clowes B. Eastern Europe’s Biological Chamber of Horrors // Life Issues Net: Clear Thinking About Crucial Issues. URL: https://www.lifeissues.net/writers/clo/clo_05easternhorrors1.html (accessed: 12.01.2023).
8. Заявление Церковно-общественного Совета по биомедицинской этике «О фетальной терапии» // Православие и проблемы биоэтики. Сборник работ. М., 2017. С. 243–244.
9. Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл О Священной истории // Слово пастыря. 3-е изд. М.: Издательский совет Русской Православной Церкви, 2008. С. 50–53.
