Владимир Иванович Даль (1801–1872). К 150-летию со дня смерти. Часть I

Галина Львовна МИКИРТИЧАН,
доктор медицинских наук, профессор,
заведующая кафедрой гуманитарных дисциплин
и биомедицинской этики Санкт-Петербургского
государственного педиатрического 
медицинского университета

Зрелище жизни великого человека есть всегда прекрасное зрелище:
оно возвышает душу, возбуждает деятельность...

Литература о Владимире Ивановиче Дале насчитывает сотни источников: воспоминания современников, литературно-художественные произведения, научные исследования его биографии и разных сторон деятельности, преимущественно в области филологии и лексикографии.

Данная статья, написанная в жанре юбилейной и не предполагающая особенной новизны, основывается, главным образом, на воспоминаниях о В. И. Дале его современников и друзей. Наиболее обстоятельный и подробный источник сведений — большой критико-биографический очерк (1873) писателя публициста этнографа-беллетриста П. И. Мельникова (1818(1819)–1883), известного как Мельников-Печерский. Он впервые познакомился с Далем в Петербурге, а сдружились писатели в Нижнем Новгороде. Многие часы они посвятили разбору актов археографической комиссии, летописей и житий, «отыскивая по крохам старинные слова и объясняя их…» [6]. Поскольку Мельников тогда обитал на Печерской улице, Даль предложил ему литературный псевдоним, «П. Печерский».

Много важных биографических сведений о В. И. Дале включают воспоминания друга его юности по Морскому кадетскому корпусу — публициста и мемуариста, декабриста Д. И. Завалишина (1804–1892). Он вернулся из сибирской ссылки в 1863 г. и близко общался с В. И. Далем в последние годы его жизни. Откликнувшись на кончину В. И. Даля статьей в «Московских ведомостях», Д. И. Завалишин исправил ряд ошибок в некрологах и сообщил некоторые неизвестные факты его жизни. Он считал себя товарищем и другом В. И. Даля и отмечал: «Это название давал нам всегда Владимир Иванович. В 1866 г. он пожелал, чтобы мы вместе отпраздновали 50-летний юбилей нашего товарищества и неизменной дружбы».

Еще один источник — воспоминания лексикографа, историка литературы, переводчика Я. К. Грота (1812–1893). В. И. Даль познакомился и сдружился с ним на почве лингвистики. Это было профессиональное и человеческое общение двух масштабных личностей XIX в., в судьбах которых есть интересные пересечения и совпадения. Я. К. Грот был первым рецензентом «Толкового словаря живого великорусского языка», составленного В. И. Далем. Они вели переписку, которая отражена в воспоминаниях Я. К. Грота (1873).

Несомненный интерес представляют сведения, оставленные самим В. И. Далем. Однако они очень краткие и отрывочные. Как пишет исследователь его творчества Г. П. Матвиевская, «причина этому — свойственные ему скромность и сдержанность в высказываниях о личной жизни» [1]. Так, в письме к академику Я. К. Гроту, по просьбе которого была составлена одна из автобиографических записок, сообщив некоторые данные о себе, Даль спрашивает: «Да для чего вам все это, право, не понимаю... Судите дело, а личность откиньте, что вам до нее?» [2].

***

Владимир Иванович Даль родился 10 (22) ноября 1801 г. в поселке Луганский завод (ныне Луганск) в интеллигентной образованной семье. Отец его — обрусевший датчанин Иоганн Кристиан (Jochan Christian von Dahl, 1764–1821), на русский манер его называли Иваном Матвеевичем. Он был умным, образованным человеком, известным как замечательный лингвист и специалист в области богословия, свободно говорил на 8 языках: немецком, английском, французском, русском, идише, латыни, греческом и древнееврейском. Он был приглашен Екатериной II на должность библиотекаря, но вскоре по материальным соображениям решил стать врачом, снова отправился в Германию, учился в Йене и Эрлангене и вернулся в Россию с дипломом доктора медицины. Он был определен на медицинскую службу сначала в Петрозаводск, затем в кирасирский полк, принадлежавший к Гатчинским полкам великого князя Павла Петровича. 7 мая 1798 г. И. М. Даля переводят на Луганский пушечный литейный завод, который подчинялся Горному ведомству.

Мать В. И. Даля — Юлия Христофоровна, урожденная Юлия-Мария Фрейтаг (1771(1768)–1859), происходила из обрусевшего семейства французских гугенотов, обладала «голосом европейской певицы» и хорошо играла на фортепиано, говорила на пяти языках. На плечах этой хрупкой женщины держался дом Далей и воспитание детей.

Ее мать, бабушка Владимира Ивановича, Марья Ивановна Фрейтаг (Мария-Франциска-Регина, 1754–1837) получила хорошее образование. Кроме немецкого языка, хорошо знала французский, а русским, несмотря на свое немецкое происхождение, владела настолько свободно, что в свое время считалась одной из лучших переводчиц на русский язык. По словам лиц, знавших ее, она была знатоком немецкой драматической литературы и, желая познакомить с ней хотя бы отчасти наш русский театр, перевела несколько пьес Гете, Коцебу, Иффланда и др. Даль в детстве читал переводы бабушки на русский язык. Владимир был старшим из шестерых детей Далей, у него было 2 сестры и 3 брата. В семье все говорили по-русски, начинали читать очень рано. Даль вспоминал: отец «при каждом случае напоминал нам, что мы русские».

15 августа 1798 г. заводское правление дополнительно возлагает на И. М. Даля ответственность за лечение мастеровых на угольной ломке при Лисичьей балке (ныне Лисичанск). Он видит тяжелое положение «работных людей», антисанитарное состояние жилищ рабочих, ютившихся с семьями в сырых землянках, теснившихся в переполненных казармах, пребывающих в нищете. Он пишет рапорты начальству и добивается строительства дополнительных казарм, организации лазарета — первого лечебного учреждения для рабочих на Луганщине, улучшения продуктового снабжения, борется с инфекционными заболеваниями.

Вскоре после рождения Владимира, Иван Матвеевич переезжает в город Николаев, где служит старшим лекарем Черноморского флота. Своей службой И. М. Даль приобрел дворянство, и получил право на обучение своих детей в Петербургском морском кадетском корпусе за казенный счет.

Тринадцатилетним подростком Владимир вместе с братом Карлом, который был младше его на год, едет учиться в Санкт-Петербург в Морской кадетский корпус. В формулярном списке В. И. Даля сказано, что он воспитывался в Морском кадетском корпусе, в который поступил кадетом 1 августа 1815 г. Вступил в службу гардемарином 10 июля 1816 г., стал унтер-офицером 20 февраля 1819 г. По окончании полного курса наук был произведен в мичманы 3 марта 1819 г, в лейтенанты — 10 мая 1824 г. [1].

Сам Владимир Иванович писал об этих годах в своей «Автобиографической записке» так: «Что скажу об этом воспитании, о котором в понятии остались одни розги, так называемые дежурства, где дневал и ночевал барабанщик со скамейкою, назначенною для этой потехи. Трудно ныне поверить, что не было другого исправительного наказания против ошибки, шалости, лени и даже в случае простой бессмысленной досады любого из числа двадцати пяти офицеров… Не было того порока, который бы не входил в обиход кадетской жизни. Это было тем тяжелее, что о самой возможности такой жизни и не слыхивали дома... Что сказать о науке и корпусе? Почти то же, что и о нравственном воспитании: оно было из рук вон плохо, хотя для виду учили всему…» [3].

Против такой оценки обучения в Морском корпусе решительно протестовал товарищ Даля по корпусу Д. И. Завалишин. Он писал, что образование в корпусе было разносторонним и поставлено основательно, что жизнь кадетов имела много светлых сторон. В доказательство приводил некоторые факты, например, объяснял быстрое продвижение Даля по службе прекрасной его учебой и примерным поведением.

О производстве В. И. Даля в гардемарины Завалишин писал: «Этот чин считался в то время офицерским, так как в случае перехода в армию гардемарин переводился уже офицерским званием». Производство же из гардемаринов в унтер-офицеры, по его словам, «допускалось только для 10, много если 15 человек, самых отличных по наукам и по поведению из выпуска почти в сто человек» [4, 5].

О том, что в корпусе Даль «учился и вел себя очень хорошо», свидетельствует и его участие в ответном учебном морском походе русских кадетов в Швецию и Данию (1817), который, как признавала и его дочь Е. В. Даль, ее отец вспоминал с удовольствием. Этой чести удостоились только 12 кадетов, в том числе Д. И. Завалишин и будущий прославленный флотоводец П. С. Нахимов. Их включили в состав команды брига «Феникс», который с 20 мая по 18 сентября под командованием С. А. Ширинского-Шихматова совершил плавание по маршруту Санкт-Петербург–Кронштадт–Рочесальм–Свеаборг–Рига–Ревель–Стокгольм–Карлскрона–Копенгаген–Санкт-Петербург.

В Копенгагене с прочими русскими офицерами и гардемаринами В. И. Даль был удостоен приглашения к обеденному столу датского короля. Несколько часов он провел во дворце королей своих дедов. Впоследствии В. И. Даль писал: «Когда я плыл к берегам Дании меня сильно занимало то, что увижу я отечество моих предков, мое отечество. Ступив на берег Дании, я на первых же порах окончательно убедился, что отечество мое Россия, что нет у меня ничего общего с отчизною моих предков. Немцев же я всегда считал народом для себя чуждым» [6].

По свидетельству Д. И. Завалишина, Владимир Иванович, еще будучи кадетом, занимался литературой. Он писал стихи и тогда уже в своих сочинениях старался избегать иностранных слов и несвойственных русской речи выражений и оборотов.

2 марта 1819 г. В. И. Даль был выпущен из Морского корпуса мичманом и отправлен служить на Черноморский флот. Местом назначения стал Николаев, небольшой приморский город примерно с 14-тысячным населением, где тогда находился штаб Черноморского флота и где жила его семья. Сюда же после окончания корпуса определился на службу и его брат Карл.

В историю литературы вошел рассказ о первом слове, записанном В. И. Далем по дороге из Петербурга к месту службы в марте 1819 г. Близ почтовой станции Зимогорский Ям (Новгородская губерния), что в 300 верстах от столицы, ямщик обернулся к продрогшему до костей моряку, поглядел на небо и в утешение указал на пасмурневшее небо:

— Замолаживает.

— Как это замолаживает? — удивился незнакомому слову Даль.

— Замолаживает. Вишь, пасмурнеет. Знать, к теплу.

Владимир вытащил тетрадку и коченеющими пальцами записал: «Замолаживает — в Новгородской губернии значит: небо пасмурнеет, заволакивается тучами» [7].
Возможно, так начался замечательный «Толковый словарь живого великорусского языка» Даля из 200 тысяч слов. Собирание не прекращалось ни на один день, записывались областные слова, особенные обороты народной речи, пословицы, поговорки, прибаутки. Лет через десять книжка превратилась в несколько толстых увесистых тетрадей, исписанных мелким, бисерным почерком Даля.

В Николаеве В. И. Даль продолжал свои литературные опыты, сочинял пьесы, писал стихотворения. Некоторые из них сохранились, например «Записки, веденные идучи с эскадрою на 44-х пушечном фрегате „Флоре“» с 1 июня по 1 сентября 1820  г. в плавании по Черному морю. Из этих «Записок» можно узнать о жизни В. И. Даля в Николаеве, о его службе и отношениях с семьей. Из этих заметок видно, что плавание увлекало его, он гордился своим быстроходным кораблем, но приступы морской болезни заставляли его подумывать о смене профессии. Из этих же заметок видна его глубокая привязанность к родителям, братьям и сестрам. Вместе с Карлом, который тоже участвовал в этом походе («мичман Даль 2-й»), они с нетерпением ждут вестей из дома, ожидают радостной встречи с родителями в Севастополе и печалятся о смерти годовалой сестры Эмилии. В. И. Даля, веселого, общительного и деятельного, угнетала замкнутость отца. Взаимопониманию помогала сестра Паулина, с детства близкая с отцом. Паулина всегда была задушевным другом Владимира Ивановича. Об этом свидетельствуют его письма к ней, написанные в разные годы и хранящиеся сейчас в рукописном отделе Пушкинского Дома. Их переписка началась во время пребывания Даля в Морском корпусе, причем велась по-французски, и это, как он говорил потом, очень помогло ему в изучении языка.

Пять лет прослужил В. И. Даль в Николаеве, ходил под парусами в Измаил и Килию, в Одессу и Севастополь, в Сухум-кале. Годы эти, судя по «Автобиографической записке», он расценивал как потраченные впустую.

Здесь произошел с ним неприятный случай. Как Даль рассказывал позже, «написал я не пасквиль, а шесть или восемь стишков, относившихся до тамошних городских властей, но тут не было ни одного имени, никто не был назван и стихи ни в каком смысле ни касались правительства» [3]. В то же время «появился пасквиль на некоторые лица в городе», который он не писал, но авторство которого местный начальник адмирал Грейг приписал В. И. Далю, предав его военному суду. Дело тянулось год, пока В. И. Даль не подал на имя императора «просьбу с объяснением всех обстоятельств дела». Решение было положительным для Владимира Ивановича, ему был возвращен чин лейтенанта, и он был переведен на Балтийский флот в Кронштадт, но 1 января 1826 г. он окончательно вышел в отставку: «…я почувствовал, что причиною шалости этой есть бездействие мое, скука, недостаток занятий; я почувствовал необходимость в основательном учении. В образовании, дабы быть на свете полезным человеком» [3].

20 января 1826 г. (в 24 года) Владимир Даль почти без всяких средств к существованию поступил в Дерптский университет на медицинский факультет. Жил он в тесной чердачной каморке. Несмотря на то, что В. И. Далю приходилось сдавать дополнительно экзамены по латинскому языку (благодаря прекрасной памяти он ежедневно выучивал 100 латинских слов), давать частные уроки русского языка, чтобы заработать на жизнь, он делает успехи в анатомии и хирургии. За успехи в учебе и специально написанные работы он дважды удостаивался серебряной медали. Спустя два года, в январе 1828 г. В. И. Даль был зачислен в число казеннокоштных воспитанников.

Здесь В. И. Даль знакомится с выдающимися молодыми людьми, составившими славу русской культуры и науки. Во время его учебы в Дерптском университете начинает свою работу Профессорский институт (1828–1838), идея организации которого возникла в Петербургской академии наук в конце 20-х гг. XIX в., и имела целью подготовку (из уже окончивших университетское обучение) профессоров и преподавателей для русских университетов. До этого подготовка ученых осуществлялась за рубежом. Обучались медики, юристы, филологи, историки, естествоиспытатели. Среди медиков были Н. И. Пирогов, Ф. И. Иноземцев, Г. И. Сокольский, А. М. Филомафитский, А. П. Загорский, Н. А. Сандовский и др. Будущие профессоры должны были получить навыки исследовательской работы, а затем подготовить и защитить диссертации. При организации Профессорского института предполагалось, что после двухлетнего пребывания в Дерпте молодые ученые отправятся в зарубежные университеты для ознакомления с состоянием мировой науки.

В. И. Даль становится сотоварищем молодых ученых, учится вместе с ними, работает и оперирует, весело проводит время. «Золотым веком своей жизни» назовет позже Даль эти три года, проведенные в свободном и веселом студенческом городе Дерпте. Никогда больше он не жил так раскованно, поскольку «каждый сам располагает собою и временем своим как ему лучше, удобнее, наконец, как хочется... Нас не секли, не привязывали к ножке стола... Это не школа, здесь нет розог, нет неволи».

Даль вместе с Н. И. Пироговым, Ф. И. Иноземцевым, К. Липгардтом и др. усердно изучает анатомию и хирургию под руководством Ивана Филипповича Мойера (1786–1858), высокообразованного ученого, отличного хирурга-практика, талантливого педагога, ученика знаменитого итальянского анатома и хирурга Антонио Скарпы.

В 1815 г. И. Ф. Мойер возглавил кафедру хирургии Дерптского университета, усовершенствовал преподавание хирургии, вел занятия по оперативной хирургии, хирургической патологии, десмургии, офтальмологии. Проповедовал верность делу, благородные отношения между людьми. По определению Н. И. Пирогова, «это была личность замечательная и высокоталантливая», «талантливый ленивец». В молодые годы Мойер брал уроки игры на фортепиано у самого Людвига ван Бетховена и, благодаря исключительному слуху, со временем виртуозно исполнял пьесы великого композитора на музыкальных вечерах, на благотворительных концертах. Вместе с супругой открыл первый в Дерпте Бедный дом для стариков, на содержание которого перед отъездом в Орловскую губернию оставил в банке капитал (5 000 рублей серебром).

Н. И. Пирогов позже писал в «Дневнике старого врача»: «Мойер, к удивлению знавших его прежде, дошел в своем интересе до того, что занимался вместе с нами по целым часам препарированием над трупами в анатомическом театре…». И далее: «…По видимому, появление на сцене нескольких молодых людей, ревностно занимавшихся хирургиею и анатомиею, к числу которых принадлежали, кроме меня, Иноземцев, Даль, Липгардт, несколько оживили научный интерес Мойера» [8]. Даль за годы учебы, по словам Пирогова, «пристрастился к хирургии... скоро сделался ловким оператором», особенно любил делать глазные операции.

В доме И. Ф. Мойера произошло знакомство Даля с В. А. Жуковским, которое затем перешло в тесную дружбу. Дружба с Жуковским сделала Даля другом А. С. Пушкина, сблизила его с Воейковым, Языковым, Анной Зонтаг (Юшковой), Дельвигом, Крыловым, Гоголем, князем Одоевским, с братьями Перовскими и др.

В. И. Далю нравился Дерпт, он задумывался, не остаться ли здесь после окончания обучения. Но весной 1828 г. началась русско-турецкая война. На фронте не хватало врачей, поэтому всех студентов-медиков срочно призвали на военную службу. Даль не доучился положенных лет, но ему разрешили поехать на войну не лекарем-недоучкой, а окончившим курс врачом: Далю дали возможность защитить диссертацию на степень доктора медицины. Он заслужил это своим старанием, все три года учения профессора отмечали его как одного из способнейших [7].

Из воспоминаний Н. И. Пирогова о В. И. Дале: «...Чрез год после нашего прибытия в Дерпт началась турецкая война 1828 года, и нам пришлось распрощаться с некоторыми из наших новых дерптских знакомых. На эту войну уехал от нас Владимир Иванович Даль (впоследствии [писавший под псевдонимом] «Казак Луганский»). Это был замечательный человек, сначала почему-то не нравившийся мне, но потом мой хороший приятель. Это был прежде человек, что называется, на все руки. За что ни брался Даль, все ему удавалось усвоить. С своим огромным носом, умными серыми глазами, всегда спокойный, слегка улыбающийся, он имел редкое свойство подражания голосу, жестам, мине других лиц; он с необыкновенным спокойствием и самою серьезною миною передавал самые комические сцены. Подражал звукам (жужжанию мухи, комара и проч.) до невероятия верно. В то время он не был еще писателем и литератором, но он читал уже отрывки из своих сказок» [8].

На войне В. И. Даль проявил себя как блестящий военный врач. Он был назначен ординатором при подвижном госпитале. Позже он вспоминал: «Видел тысячу, другую раненых, которыми покрылось поле и которым на первую ночь ложем служила мать сыра земля, а кровом небо... Толкался и сам между ранеными и полутрупами, резал, перевязывал, вынимал пули; мотался взад и вперед, поколе, наконец, совершенное изнеможение не распростерло меня среди темной ночи рядом со страдальцами» (про битву под Кулевичами) [7].

Несмотря на кровавые ужасы войны, именно тогда Владимир Даль собрал огромное количество материала для будущего словаря. Этому способствовало то, что в воинских частях, где ему довелось служить, находились солдаты со всей России, из самых разных краев и губерний. Если бы война не свела их вместе, не хватило бы целой жизни, чтобы объездить все эти земли и услышать тамошние говоры.

У Даля накопилось столько записок, что для их перевозки потребовался вьючный верблюд. Вдруг, перехода за два до Адрианополя, в военной суматохе верблюд пропал. «Я осиротел, — писал Даль, — с утратою своих записок, о чемоданах с одеждой мы мало заботились. К счастью, казаки отбили где-то верблюда и через неделю привели его в Адрианополь» [6]. Таким образом, начало русского словаря было спасено.

За эту кампанию Даль был награжден серебряной медалью на георгиевской ленте и орденом Святой Анны.

«Только что воротился Даль с богатым запасом Словаря из Турецкого похода, как привелось ему идти в новый поход против возмутившихся поляков. Он был дивизионным врачом в 3-м пехотном корпусе, находившемся под командой генерал-адъютанта (впоследствии графа) Ф. И. Ридигера», — писал об этих месяцах П. И. Мельников-Печерский [6].

Здесь В. И. Даль проявил себя не только как искусный врач и хирург, но и как находчивый инженер. Пехотный корпус, в котором он служил, оказался прижат поляками к берегу реки Вислы. Силы были неравны, и поляки сожгли мост, чтобы противник не мог отступить за реку. Но Даль благодаря своей находчивости смог выйти из ситуации. Вокруг заброшенного винокуренного завода, где Владимир Иванович расположил раненых и больных, было множество пустых бочек. Он решил соорудить из них временную переправу через Вислу, по которой благополучно все переправились.

Рассказывая об этом эпизоде, П. И. Мельников-Печерский заметил: «Что же получил в награду наш инженер-самоучка за такой подвиг, за спасение войска? Строгий выговор начальства за то, что, взявшись не за свое дело, оставил пост при лазарете и покинул находившихся на его попечении больных и раненых в руках неприятеля. Этим, по словам покойного Владимира Ивановича, он был обязан баронету Вилье (Яков Васильевич Виллие, Виллье (1768–1854) — военный врач, лейб-хирург трех российских императоров, организатор военно-медицинского дела в российской армии; действительный тайный советник (1841), президент Медико-хирургической академии (1808–1838).), недоброжелательство которого к даровитым подчиненным так ярко очерчено в записках лейб-медика Тарасова, недавно напечатанных. Впоследствии, когда император Николай Павлович из донесения главнокомандующего князя Паскевича, основанного на рапорте генерала Ридигера, узнал о подвиге Даля, он наградил его Владимирским крестом с бантом» [6].

Даль часто рассказывал, как обогащал он запасы свои областными словами и местными оборотами речи: «Нигде это не было так удобно, как в походах.  Бывало, на дневке где-нибудь соберешь вокруг себя солдат из разных мест, да и начнешь расспрашивать, как такой-то предмет в той губернии зовется, как в другой, в третьей; взглянешь в копилку, а там уж целая вереница областных речений» [6]. Преимущественно в Турецком да Польском походах, по словам Владимира Ивановича, изучал он наш язык со всеми его говорами.

По окончании Польской кампании Владимир Иванович приехал в Петербург (1832) и поступил ординатором в Петербургский военно-сухопутный госпиталь. Здесь он неутомимо трудился и вскоре приобрел известность замечательного хирурга, особенно же окулиста. Он сделал на своем веку более сорока одних операций снятия катаракты, и все вполне успешно. Примечательно, что его левая рука была развита настолько же, как и правая. Такая счастливая способность особенно пригодна была для него как оператора. Самые знаменитые в Петербурге хирурги приглашали Даля в тех случаях, когда операцию можно было сделать ловчее и удобнее левою рукой.
В 1832 г. отдельным изданием вышли обработанные В. И. Далем «Русские сказки. Пяток первый, из предания народного, из устного на грамоту гражданскую переложенные, и быту житейскому приноровленные, и поговорками ходячими разукрашенные». Подписал их он своим псевдонимом «Казак Луганский» в память о своей малой родине.

Однако неожиданно книга была запрещена из-за доноса Ф. В. Булгарина (Ф. В. Булгарин (1789–1859) — писатель, журналист, критик и издатель, за ним с легкой руки острослова А. С. Пушкина закрепилась репутация доносчика и писателя-коммерсанта.), который нашел сказки неприличными, некоторые выражения в них были перетолкованы в дурную сторону. Ранним утром, когда Даль обходил палаты больных, явились в военно-сухопутный госпиталь жандармы, взяли его под стражу и отвезли к статс-секретарю А.  Н. Мордвинову, управлявшему III отделением собственной Его Императорского Величества канцелярии (политический сыск). Помогли В. А. Жуковский, бывший тогда воспитателем Государя Наследника и находившийся в Петербурге по делам Георг Фридрих Паррот (1767–1852), заслуженный профессор физики и ректор Дерптского университета, «личный друг» Александра I, знавший и ценивший В. И. Даля еще с его студенческих лет. В. А. Жуковский и Г. Ф. Паррот ходатайствовали пред государем о Владимире Ивановиче. Вечером того же дня Даля освободили из-под ареста, и статс-секретарь Мордвинов рассыпался пред ним в самых изысканных любезностях. «Это, — как всегда говаривал Даль, — больше всего поразило меня в тот черный день». Любезный статс-секретарь на прощанье подал освобожденному арестанту руку. Не отвечая ни слова на любезности, Даль руки не подал, отвернулся и ушел. Это ему не сошло даром.

«Русские сказки. Пяток первый…» Казака Луганского (В. И. Даля). 1832 г.

Через некоторое время среди кантонистов (малолетних и несовершеннолетних сыновей нижних воинских чинов) в разных городах распространилась трахома. Последовало Высочайшее повеление командировать лучшего окулиста для обзора госпиталей в военно-сиротских отделениях. Выбор пал на Даля по указанию Виллие и Мордвинова. Командировка эта на долгое время отвлекла бы его от практики, к тому же Владимир Иванович в то время собирался жениться. Неожиданно вместо Даля послали другого. Лейб-медик Николая I и Александра II хирург Н. Ф. Арендт рассказывал Владимиру Ивановичу, что, когда «столь доброжелательный к нему» баронет Виллие доложил о назначении в командировку Даля, император Николай сказал ему: «Даля нельзя, назначить другого, а то он может подумать, что его усылают за сказки». Владимир Иванович всегда с чувством умиления рассказывал о таком тонком и деликатном отзыве императора Николая Павловича [6].

Происшествие с первыми сказками не прошло для Даля бесследно. В это время он готовился к педагогической деятельности в Дерптском университете, где освободилась место профессора русского языка и словесности. В Дерпт его приглашал Г. Ф. Паррот как известного знатока русского языка. Даль с охотой согласился на это предложение, тем более что в то время начинал уже тяготиться занятиями медициной. Но встретилось препятствие. Хотя Владимир Иванович и был доктором, но не филологического факультета, он не имел не только ученой степени в этой области, но и звания действительного студента. Настойчивый Паррот уладил дело с министром народного просвещения Ливеном. Вместо экзамена на ученую степень филологического факультета Даль должен был представить свои «Русские сказки» и, кроме того, прочитать две пробные лекции в Петербургском университете. Все было готово, как вдруг разразилась буря из-за тех самых сказок. На этом дело и закончилось. «Не сказки сами по себе были мне важны, — писал Даль впоследствии, — а русское слово, которое у нас в таком загоне, что ему нельзя было показаться в люди без особого предлога и повода — сказка послужила предлогом. Я задал себе задачу познакомить земляков своих сколько-нибудь с народным языком и говором, которому открывался такой вольный разгул и широкий простор в народной сказке» [6].

В этом же 1832 г. В. И. Даль знакомится с А. С. Пушкиным. Владимир Иванович решил представиться поэту самостоятельно. Их первая встреча состоялась в Санкт-Петербурге в доме на углу Гороховой и Большой Морской, где была тогда квартира семьи Пушкиных. Даль подарил ему свою книгу «Русские сказки. Пяток первый Казака Луганского». Пушкин тут же начал листать книгу, и по всему было заметно, что труд Даля ему очень по душе. «Очень хорошо», — приговаривал поэт, листая «Сказки».

Под влиянием книги Даля Пушкин написал свою лучшую сказку «О рыбаке и рыбке» и подарил Владимиру Ивановичу ее в рукописи с подписью: «Твоя от твоих! Сказочнику Казаку Луганскому, сказочник Александр Пушкин».

Даль рассказал Пушкину, что собирает слова живого народного языка, и получил от поэта горячее одобрение. Историк П. Бартенев подчеркивал, что именно Пушкин утвердил Даля в мысли о создании словаря. Поэт «деятельно поддерживал его, перечитывая вместе с ним его сборник и пополнял своими сообщениями» [9].

Этих великих людей связывала прочная и искренняя дружба, основанная на любви к своему Отечеству, русскому народу и русскому языку.

В это время имя В. И. Даля стало известным. Я. К. Грот писал об этом: «Имя Даля, как и псевдоним его Казак Луганский, было у нас, начиная с 30-х годов, одним из самых популярных. С самого появления в литературе известность его быстро распространилась, благодаря, между прочим, неожиданному запрещению, которому подверглись изданные им в 1832 г. сказки…» [2].

Он также описал некоторые черты Владимира Ивановича: «В молодости Даль обладал, между прочим, талантом забавно рассказывать с мимикою смешные анекдоты, подражая местным говорам, пересыпая рассказ поговорками, пословицами, прибаутками и т. п. В тот вечер, о котором я говорю, он был, чтò называется, в ударе: слушатели, особенно молодежь, хохотали до упаду; он произвел на меня сильное впечатление…» [2].

В 1833 г., несмотря на то, что у В. И. Даля не было никакого состояния, он вышел в отставку по военно-медицинскому ведомству и навсегда оставил медицинскую практику, за исключением хирургической. Совесть не позволяла ему заниматься делом, в которое он больше не верил. Причиной этому были злоупотребления и неприятности, от которых он отчасти бежал из флота, и которые встретил в медицинской карьере.

В 1833 г. 32-летний Даль женился на юной 17-летней Юлии Егоровне Даль (Андре) лютеранского вероисповедания из старинного знатного рода. По отцу она была француженка, по матери — немка.

Сразу же после венчания молодые выехали к новому месту службы В. И. Даля, в Оренбургскую губернию. Это был очень счастливый брак. Владимир Иванович покупает в Оренбурге дом, обустраивает его и собирает в нем местную интеллигенцию на «четверги». Юлия была украшением этих вечеров. Однако семейное счастье Даля было недолгим. Юлия Егоровна умерла в 1838 г. вскоре после рождения дочери. Владимир Даль, несмотря на то что был хорошим врачом, не смог определить болезнь жены.

Дети Даля от этого брака унаследовали слабое здоровье матери. Их первенец сын Лео (Лев) прославит свою фамилию как архитектор, но умрет в 44 года. Второй сын умрет младенцем. В 1838 г. появится на свет дочь Юлия, которая обладала великолепным голосом, писала сказки и рассказы, рисовала, знала языки, но и она умрет в 25 лет.
В Оренбурге В. И. Даль служил в качестве чиновника особых поручений при губернаторе Оренбургского края В. А. Перовском (Василий Алексеевич Перовский (1795–1857) — генерал от кавалерии, генерал-адъютант, оренбургский губернатор, затем генерал-губернатор. Руководил ранними попытками завоевания Средней Азии — Хивинским походом (1839–1840) и Кокандским походом (1853). Граф (1855). Личность В. А. Перовского привлекала художников Карла и Александра Брюлловых, О. А. Кипренского, А. Ф. Чернышёва, волновала воображение писателей. Перовский как оренбургский губернатор упоминается в рассказе В. И. Даля «Охота на волков», в повести Л. Н. Толстого «За что?», в повести С. И. Гусева-Оренбургского «Страна отцов» и др. произведениях. О войне 1812 г. и Перовском написан роман Г. П. Данилевского «Сожженная Москва», миниатюра В. С. Пикуля «Хива, отвори ворота!».). Здесь он впервые обнаружил свои блестящие административные способности.

В. А. Перовский был неординарным, многосторонне образованным человеком, владел несколькими иностранными языками, любил музыку, поэзию, живопись. Но при всем богатстве дарований и художественном складе ума он отличался твердой волей, самостоятельным характером, ясным пониманием цели, что вероятно, позволило ему стать не просто хорошим администратором, а выдающимся государственным деятелем. В. А. Перовский ценил и уважал литературные занятия В. И. Даля

В 1830-е гг. А. С. Пушкина занимала тема крестьянского восстания XVIII в. под предводительством Емельяна Пугачёва. Летом 1833 г., когда «История Пугачёва» была уже почти написана в черновом варианте, он работал над романом. А. С. Пушкин решил поехать в места восстания — в Оренбург и Казань, чтобы «ознакомиться с архивами этих двух губерний». 17 августа 1833 г. Пушкин выехал из Петербурга, 2 сентября он был в Нижнем Новгороде, 5-го — в Казани, 9-го — в Симбирске. В Оренбург — главную цель своего путешествия — Пушкин прибыл 18 сентября 1833 г. Остановился поэт у военного губернатора В. А. Перовского, знакомого ему по Петербургу.
19 сентября Пушкин встретился со своим петербургским знакомцем В. И. Далем, который в то время служил в Оренбурге. Даль всюду сопровождал Пушкина. Утром 19 сентября 1833 г. в сопровождении Даля Пушкин поехал в Бёрдскую слободу, которую очень хотел посетить, т. к. там во все время осады Оренбурга войсками Пугачёва, с середины октября 1773 г. по конец марта 1774 г., была штаб-квартира восставших и ставка самого Пугачёва; старое казачье население должно было живо помнить времена крестьянской войны. Ожидание его не обмануло. Здесь состоялась интересная беседа А. С. Пушкина с 76-летней казачкой Ириной Афанасьевной Бунтовой, которая была свидетелем пугачевского времени. Этот разговор был для Пушкина особенно важен — Бунтова была родом из крепости Нижне-Озёрной и жила там во время взятия ее войсками Пугачёва, а затем последовала за ними в Бёрды и видела все, что там происходило.

По возвращении из Бёрд В. И. Даль показал А. С. Пушкину исторические места в Оренбурге. Два дня провели Пушкин и Даль неразлучно. К этому времени Даль хорошо изучил историю и этнографию Оренбургского края.

В конце 1836 г., сопровождая оренбургского губернатора В. А. Перовского, Даль приехал в Петербург. Пушкин радостно приветствовал возвращение друга, навещал его, интересовался лингвистическими находками Даля. Так, ему очень понравилось услышанное от Даля, ранее им не слышанное, слово «выползина» — шкурка, которую после зимы сбрасывают змеи (выползают). Зайдя к Далю в новом сюртуке, Пушкин пошутил: «Что, хороша выползина? Ну, из этой выползины я теперь не скоро выползу. Я в ней такое напишу!»

После дуэли с Дантесом «выползину» пришлось разрезать, чтобы не причинять раненому лишних страданий. После смерти Пушкина Далю достался от В.А. Жуковского этот последний простреленный сюртук Пушкина. В. И. Даль писал: «Это черный сюртук с небольшой, в ноготок, дырочкой против правого паха. Над этим можно призадуматься. Сюртук этот должно бы сберечь и для потомства; не знаю еще, как это сделать; в частных руках он легко может затеряться, а у нас некуда отдать подобную вещь на всегдашнее сохранение [я подарил его М. П. Погодину]» [10]. Впоследствии сюртук так и затерялся.

Как только В. И. Даль узнал о состоявшейся дуэли и ранении Александра Сергеевича, он тотчас приехал домой к поэту и принимал участие в его лечении. Даль оставался у постели Пушкина до его конца, ни на минуту не отлучаясь от умирающего. Вновь пригодились его медицинские познания, богатый опыт полевого хирурга. Из «Записок В. И. Даля о смерти А. С. Пушкина»: «…У него, у Пушкина, нашел я толпу в зале и в передней — страх ожидания пробегал шепотом по бледным лицам. — Гг. Арендт и Спасский пожимали плечами. Я подошел к болящему — он подал мне руку, улыбнулся, и сказал: — „плохо, брат!“ Я присел к одру смерти — и не отходил, до конца страстных суток» [11]. Пушкин взял Даля за руку и спросил: «Даль, скажи мне правду, скоро ли я умру?» — «Мы за тебя надеемся еще, право, надеемся!» — Пушкин пожал Далю руку и сказал: «Ну, спасибо» [11]. Даль вместе с докторами Н. Ф. Арендтом и И. Т. Спасским старался облегчить, сколько мог, страдания поэта. И эти тягостные, тягучие часы страданий Пушкин переносил с поразительным мужеством.

В последнюю ночь, когда Даль дежурил у постели Пушкина, Александр Сергеевич, бывший до этого с ним на «вы», сказал впервые другу «ты». «В первый раз Пушкин сказал мне „ты“. Я отвечал ему также — и побратался с ним за сутки до смерти его, уже не для здешнего мира!» [11].
Пушкин умирал в жестоких страданиях. Даль проявил себя как чуткий врач, сумел утешить и ободрить поэта, внушив ему перед гибелью светлую надежду: dum spiro spero (лат.: пока живу, надеюсь). Друзья Пушкина, находившиеся в трагические дни на Мойке, назвали Даля, написавшего бесценные записки о последних днях, часах, минутах поэта, и другом, и «ангелом-хранителем».

После ранения Пушкин жил 46 часов 15 минут, это подтверждает врачебная хроника последних двух суток жизни поэта. В соответствии с Указом военной коллегии от 1779 г. об обязательном вскрытии трупов, умерших насильственной смертью, необходимо было вскрытие тела Пушкина. Проводилось оно в передней квартиры поэта, очевидно, Спасским, единственным из докторов имевшим опыт судебно-медицинской экспертизы. Ассистировал В. И. Даль. Спешка, плохое освещение, неполный объем вскрытия и, главное, неоформленный письменный протокол стали затем причиной различных толкований хода раневого канала, наличия и степени поражения некоторых органов и, наконец, причины смерти. В. И. Даль обнародовал результаты вскрытия по памяти почти через 24 года. Разумеется, этот документ не может быть назван официальным протоколом вскрытия. Тогда уже были разработаны строгие требования к форме протокола, который состоял из введения, описательной части и мнения участвующих в процессе вскрытия врачей. Материалы В. И. Даля представляют собой вольное изложение того, что он видел на аутопсии. Записка была опубликована в 1860 г. в № 49 «Московской медицинской газеты».

В своих воспоминаниях о Пушкине В. И. Даль писал, что умирающий поэт передал ему перстень-талисман с изумрудом со словами: «Даль, возьми на память». А когда Даль отрицательно покачал головой, Пушкин настойчиво повторил: «Бери, друг, мне уж больше не писать» [12].

Впоследствии по поводу этого пушкинского подарка Даль писал поэту В. Ф. Одоевскому 5 апреля 1837 г.: «Перстень Пушкина, который звал он — не знаю почему — талисманом, для меня теперь настоящий талисман. Вам это могу сказать. Вы меня поймете. Как гляну на него, так и пробежит по мне искорка с ног до головы, и хочется приняться за что-нибудь порядочное». Даль пытался вернуть его вдове, но Н. Н. Пушкина запротестовала: «Нет, Владимир Иванович, пусть это будет вам на память».
Этот заветный дар друга Даль свято хранил всю жизнь. После кончины Даля перстень находился у его средней дочери Ольги Владимировны Демидовой (она вышла замуж за Платона Демидова, семья Даля породнилась с родом русских горнозаводчиков).

После знаменитой Пушкинской выставки 1880 г., на которой Ольга Демидова представила перстень Александра Сергеевича, она подарила его великому князю Константину Константиновичу — президенту Российской Академии наук. А он в свою очередь по завещанию передал перстень в Пушкинский дом — Институт русской литературы в Санкт-Петербурге. В 1950-е гг., когда создавался музей-квартира Пушкина на Мойке, перстень «вернулся» домой. В настоящее время кольцо хранится в фондах Музея-квартиры А. С. Пушкина на Мойке, 12.

Продолжение следует

 Литература

1. Матвиевская Г. П., Зубова И. К. Владимир Иванович Даль, 1801–1872 / Отв. ред. Э. Н. Мирзоян. М.: Наука, 2002. 221 с.
2. Грот Я. К. Воспоминание о В. И. Дале: (с извлечениями из его писем) // Воспоминание о П. П. Пекарском / [соч.] акад. Я. К. Грота. СПб.: Тип. Императорской Акад. наук, 1873. 23 с.
3. Даль В. И. Автобиографическая записка // Русский архив. 1872. № 11. Cтб. 2246–2250.
4.  Завалишин Д. И. Некоторые обстоятельства жизни Владимира Ивановича Даля: По поводу статьи «В. И. Даль. (По воспоминаниям его дочери)» // Русская старина. 1904. № 4. С. 321–339.
5.  Завалишин Д. И. Записки декабриста Д. И. Завалишина. 1-е изд. СПб.: Тип. Сириус, 1906. 464 с.
6.  Мельников П. И. Воспоминания о Владимире Ивановиче Дале // Русский вестник. 1873. № 3. С. 275–340.
7.  Порудоминский В. И. Даль. М.: Мол. гвардия, 1971. 384 с.
8.  Пирогов Н. И. Вопросы жизни: дневник старого врача. Иваново: ПресСто, 2009. 426 с.
9.  Бартенев П. И. В. И. Даль [некролог] // Русский архив. 1872. № 10. Стб. 2023–2031.
10.  Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников / Под ред. С. Я. Гессена. Ленинград: Гослитиздат, 1936. С. 506–511.
11.  Даль В. И. Смерть Пушкина // Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников / Под ред. С. Я. Гессена. Ленинград: Гослитиздат, 1936. С. 515–520.
12.  Майков Л. Н. Пушкин: Биогр. материалы и ист.-лит. очерки. СПб.: Издание Л. Ф. Пантелеева, 1899. 462 с.